"Мартин Иден" — самый известный роман Джека Лондона, впервые напечатанный в 1908–1909 гг. Во многом автобиографическая книга о человеке, который "сделал себя сам". Читать онлайн книгу «Мартин Иден» автора Джека Лондона полностью, на сайте или через приложение Литрес: Читай и Слушай. Мартин Иден / Martin Eden.
Джек Лондон. Мартин Иден или Прыжок в бездну
Здесь есть возможность читать онлайн «Джек Лондон: Мартин Иден [litres]» весь текст электронной книги совершенно бесплатно (целиком полную версию). На лбу проступила испарина, рубашка взмокла. 100 лучших книг всех времен: Джек Лондон «Мартин Иден». Мартин Иден смотреть онлайн бесплатно в хорошем качестве HD 1080 в русской озвучке на видеосервисе Wink. Мартин Иден / Martin Eden. Всё накипевшее в себе и в обществе Лондон старался передать через этот полубиографический роман. Вот теперь можно и приступить к фильму. Джек Лондон. Роман «Мартин Иден» очень краткий пересказ и подробное содержание. Характеристика героев. Фильм «Мартин Иден»: билеты на фильм и расписание сеансов в кинотеатрах Санкт-Петербурга.
Скачать книгу бесплатно:
Furthermore, his mind was fallow. It had lain fallow all his life so far as the abstract thought of the books was concerned, and it was ripe for the sowing. It had never been jaded by study, and it bit hold of the knowledge in the books with sharp teeth that would not let go. It seemed to him, by the end of the week, that he had lived centuries, so far behind were the old life and outlook. But he was baffled by lack of preparation. He attempted to read books that required years of preliminary specialization. One day he would read a book of antiquated philosophy, and the next day one that was ultra-modern, so that his head would be whirling with the conflict and contradiction of ideas. It was the same with the economists. On the one shelf at the library he found Karl Marx, Ricardo, Adam Smith, and Mill, and the abstruse formulas of the one gave no clew that the ideas of another were obsolete. He was bewildered, and yet he wanted to know.
He had become interested, in a day, in economics, industry, and politics. Passing through the City Hall Park, he had noticed a group of men, in the centre of which were half a dozen, with flushed faces and raised voices, earnestly carrying on a discussion. He joined the listeners, and heard a new, alien tongue in the mouths of the philosophers of the people. One was a tramp, another was a labor agitator, a third was a law-school student, and the remainder was composed of wordy workingmen. For the first time he heard of socialism, anarchism, and single tax, and learned that there were warring social philosophies. He heard hundreds of technical words that were new to him, belonging to fields of thought that his meagre reading had never touched upon. Because of this he could not follow the arguments closely, and he could only guess at and surmise the ideas wrapped up in such strange expressions. Then there was a black-eyed restaurant waiter who was a theosophist, a union baker who was an agnostic, an old man who baffled all of them with the strange philosophy that what is is right, and another old man who discoursed interminably about the cosmos and the father-atom and the mother-atom. He sat up in bed, and the dictionary was in front of him more often than the book.
He looked up so many new words that when they recurred, he had forgotten their meaning and had to look them up again. He devised the plan of writing the definitions in a note-book, and filled page after page with them. And still he could not understand. He read until three in the morning, and his brain was in a turmoil, but not one essential thought in the text had he grasped. He looked up, and it seemed that the room was lifting, heeling, and plunging like a ship upon the sea. Nor did he have much better luck with the other three books. It was not that his brain was weak or incapable; it could think these thoughts were it not for lack of training in thinking and lack of the thought-tools with which to think. He guessed this, and for a while entertained the idea of reading nothing but the dictionary until he had mastered every word in it. Poetry, however, was his solace, and he read much of it, finding his greatest joy in the simpler poets, who were more understandable.
He loved beauty, and there he found beauty. Poetry, like music, stirred him profoundly, and, though he did not know it, he was preparing his mind for the heavier work that was to come. The pages of his mind were blank, and, without effort, much he read and liked, stanza by stanza, was impressed upon those pages, so that he was soon able to extract great joy from chanting aloud or under his breath the music and the beauty of the printed words he had read. It was illumination, a great light in the darkness of his ignorance, and he read poetry more avidly than ever. The man at the desk in the library had seen Martin there so often that he had become quite cordial, always greeting him with a smile and a nod when he entered. It was because of this that Martin did a daring thing. She goes to the university. The afternoon? Or the evening?
Or Sunday? Also, she was struck by his face. It was almost violent, this health of his, and it seemed to rush out of him and at her in waves of force. She felt the urge again of the desire to lean toward him for warmth, and marvelled again at the effect his presence produced upon her. And he, in turn, knew again the swimming sensation of bliss when he felt the contact of her hand in greeting. The difference between them lay in that she was cool and self-possessed while his face flushed to the roots of the hair. He stumbled with his old awkwardness after her, and his shoulders swung and lurched perilously. Once they were seated in the living-room, he began to get on easily—more easily by far than he had expected. She made it easy for him; and the gracious spirit with which she did it made him love her more madly than ever.
They talked first of the borrowed books, of the Swinburne he was devoted to, and of the Browning he did not understand; and she led the conversation on from subject to subject, while she pondered the problem of how she could be of help to him. She had thought of this often since their first meeting. She wanted to help him. He made a call upon her pity and tenderness that no one had ever made before, and the pity was not so much derogatory of him as maternal in her. Her pity could not be of the common sort, when the man who drew it was so much man as to shock her with maidenly fears and set her mind and pulse thrilling with strange thoughts and feelings. The old fascination of his neck was there, and there was sweetness in the thought of laying her hands upon it. It seemed still a wanton impulse, but she had grown more used to it. She did not dream that in such guise new-born love would epitomize itself. Nor did she dream that the feeling he excited in her was love.
She thought she was merely interested in him as an unusual type possessing various potential excellencies, and she even felt philanthropic about it. She did not know she desired him; but with him it was different. He knew that he loved her, and he desired her as he had never before desired anything in his life. She had given him understanding even more than Bulfinch and Gayley. He marvelled at the wonder of it and the truth; and as he gazed upon her he knew that he could die gladly upon a kiss. And at last he knew the meaning of life and why he had been born. As he gazed at her and listened, his thoughts grew daring. He reviewed all the wild delight of the pressure of her hand in his at the door, and longed for it again. His gaze wandered often toward her lips, and he yearned for them hungrily.
But there was nothing gross or earthly about this yearning. It gave him exquisite delight to watch every movement and play of those lips as they enunciated the words she spoke; yet they were not ordinary lips such as all men and women had. Their substance was not mere human clay. He could kiss her lips, rest his own physical lips upon them, but it would be with the lofty and awful fervor with which one would kiss the robe of God. He did not dream how ardent and masculine his gaze was, nor that the warm flame of it was affecting the alchemy of her spirit. Her penetrative virginity exalted and disguised his own emotions, elevating his thoughts to a star-cool chastity, and he would have been startled to learn that there was that shining out of his eyes, like warm waves, that flowed through her and kindled a kindred warmth. She was subtly perturbed by it, and more than once, though she knew not why, it disrupted her train of thought with its delicious intrusion and compelled her to grope for the remainder of ideas partly uttered. Speech was always easy with her, and these interruptions would have puzzled her had she not decided that it was because he was a remarkable type. She was very sensitive to impressions, and it was not strange, after all, that this aura of a traveller from another world should so affect her.
The problem in the background of her consciousness was how to help him, and she turned the conversation in that direction; but it was Martin who came to the point first. I was never inside a house like this. I wanted it. I want it now. Here it is. I want to make my way to the kind of life you have in this house. Mebbe I ought to ask him. His firmly planned intention had come to a halt on the verge of the horrible probability that he should have asked Arthur and that he had made a fool of himself. Ruth did not speak immediately.
She was too absorbed in striving to reconcile the stumbling, uncouth speech and its simplicity of thought with what she saw in his face. She had never looked in eyes that expressed greater power. Here was a man who could do anything, was the message she read there, and it accorded ill with the weakness of his spoken thought. And for that matter so complex and quick was her own mind that she did not have a just appreciation of simplicity. And yet she had caught an impression of power in the very groping of this mind. It had seemed to her like a giant writhing and straining at the bonds that held him down. Her face was all sympathy when she did speak. You should go back and finish grammar school, and then go through to high school and university. But then you have relatives, somebody who could assist you?
The oldest died in India. It is a rule that two negatives make a positive. As soon as he had got the clew he not only understood but corrected her error. Do you know them? Martin flushed again. What you need is the grammar. You used it several times, you know. She turned the pages of the grammar, and their heads were inclined toward each other. He could hardly follow her outlining of the work he must do, so amazed was he by her delightful propinquity.
But when she began to lay down the importance of conjugation, he forgot all about her. He had never heard of conjugation, and was fascinated by the glimpse he was catching into the tie-ribs of language. He leaned closer to the page, and her hair touched his cheek. He had fainted but once in his life, and he thought he was going to faint again. He could scarcely breathe, and his heart was pounding the blood up into his throat and suffocating him. Never had she seemed so accessible as now. For the moment the great gulf that separated them was bridged. But there was no diminution in the loftiness of his feeling for her. She had not descended to him.
It was he who had been caught up into the clouds and carried to her. His reverence for her, in that moment, was of the same order as religious awe and fervor. It seemed to him that he had intruded upon the holy of holies, and slowly and carefully he moved his head aside from the contact which thrilled him like an electric shock and of which she had not been aware. Several weeks went by, during which Martin Eden studied his grammar, reviewed the books on etiquette, and read voraciously the books that caught his fancy. Of his own class he saw nothing. He made another discovery of treasure-trove in the library. As the grammar had shown him the tie-ribs of language, so that book showed him the tie-ribs of poetry, and he began to learn metre and construction and form, beneath the beauty he loved finding the why and wherefore of that beauty. Another modern book he found treated poetry as a representative art, treated it exhaustively, with copious illustrations from the best in literature. Never had he read fiction with so keen zest as he studied these books.
And his fresh mind, untaxed for twenty years and impelled by maturity of desire, gripped hold of what he read with a virility unusual to the student mind. When he looked back now from his vantage-ground, the old world he had known, the world of land and sea and ships, of sailor-men and harpy-women, seemed a very small world; and yet it blended in with this new world and expanded. His mind made for unity, and he was surprised when at first he began to see points of contact between the two worlds. And he was ennobled, as well, by the loftiness of thought and beauty he found in the books. This led him to believe more firmly than ever that up above him, in society like Ruth and her family, all men and women thought these thoughts and lived them. Down below where he lived was the ignoble, and he wanted to purge himself of the ignoble that had soiled all his days, and to rise to that sublimated realm where dwelt the upper classes. All his childhood and youth had been troubled by a vague unrest; he had never known what he wanted, but he had wanted something that he had hunted vainly for until he met Ruth. And now his unrest had become sharp and painful, and he knew at last, clearly and definitely, that it was beauty, and intellect, and love that he must have. During those several weeks he saw Ruth half a dozen times, and each time was an added inspiration.
She helped him with his English, corrected his pronunciation, and started him on arithmetic. But their intercourse was not all devoted to elementary study. He had seen too much of life, and his mind was too matured, to be wholly content with fractions, cube root, parsing, and analysis; and there were times when their conversation turned on other themes—the last poetry he had read, the latest poet she had studied. And when she read aloud to him her favorite passages, he ascended to the topmost heaven of delight. Never, in all the women he had heard speak, had he heard a voice like hers. The least sound of it was a stimulus to his love, and he thrilled and throbbed with every word she uttered. It was the quality of it, the repose, and the musical modulation—the soft, rich, indefinable product of culture and a gentle soul. As he listened to her, there rang in the ears of his memory the harsh cries of barbarian women and of hags, and, in lesser degrees of harshness, the strident voices of working women and of the girls of his own class. Then, too, his bliss was heightened by the knowledge that her mind was comprehending what she read and was quivering with appreciation of the beauty of the written thought.
At such moments her own emotions elevated him till he was as a god, and, as he gazed at her and listened, he seemed gazing on the face of life and reading its deepest secrets. And then, becoming aware of the heights of exquisite sensibility he attained, he decided that this was love and that love was the greatest thing in the world. And in review would pass along the corridors of memory all previous thrills and burnings he had known,—the drunkenness of wine, the caresses of women, the rough play and give and take of physical contests,—and they seemed trivial and mean compared with this sublime ardor he now enjoyed. The situation was obscured to Ruth. She had never had any experiences of the heart. Her only experiences in such matters were of the books, where the facts of ordinary day were translated by fancy into a fairy realm of unreality; and she little knew that this rough sailor was creeping into her heart and storing there pent forces that would some day burst forth and surge through her in waves of fire. She did not know the actual fire of love. Her knowledge of love was purely theoretical, and she conceived of it as lambent flame, gentle as the fall of dew or the ripple of quiet water, and cool as the velvet-dark of summer nights. Her idea of love was more that of placid affection, serving the loved one softly in an atmosphere, flower-scented and dim-lighted, of ethereal calm.
She did not dream of the volcanic convulsions of love, its scorching heat and sterile wastes of parched ashes. She knew neither her own potencies, nor the potencies of the world; and the deeps of life were to her seas of illusion. The conjugal affection of her father and mother constituted her ideal of love-affinity, and she looked forward some day to emerging, without shock or friction, into that same quiet sweetness of existence with a loved one. So it was that she looked upon Martin Eden as a novelty, a strange individual, and she identified with novelty and strangeness the effects he produced upon her. It was only natural. In similar ways she had experienced unusual feelings when she looked at wild animals in the menagerie, or when she witnessed a storm of wind, or shuddered at the bright-ribbed lightning. There was something cosmic in such things, and there was something cosmic in him. He came to her breathing of large airs and great spaces. The blaze of tropic suns was in his face, and in his swelling, resilient muscles was the primordial vigor of life.
He was marred and scarred by that mysterious world of rough men and rougher deeds, the outposts of which began beyond her horizon. He was untamed, wild, and in secret ways her vanity was touched by the fact that he came so mildly to her hand. Likewise she was stirred by the common impulse to tame the wild thing. Nor was there any way, out of her inexperience, for her to know that the cosmic feel she caught of him was that most cosmic of things, love, which with equal power drew men and women together across the world, compelled stags to kill each other in the rutting season, and drove even the elements irresistibly to unite. His swift development was a source of surprise and interest. She detected unguessed finenesses in him that seemed to bud, day by day, like flowers in congenial soil. She read Browning aloud to him, and was often puzzled by the strange interpretations he gave to mooted passages. It was beyond her to realize that, out of his experience of men and women and life, his interpretations were far more frequently correct than hers. His conceptions seemed naive to her, though she was often fired by his daring flights of comprehension, whose orbit-path was so wide among the stars that she could not follow and could only sit and thrill to the impact of unguessed power.
Then she played to him—no longer at him—and probed him with music that sank to depths beyond her plumb-line. His nature opened to music as a flower to the sun, and the transition was quick from his working-class rag-time and jingles to her classical display pieces that she knew nearly by heart. In an immediate way it personified his life. Sometimes he questioned, and induced in her mind temporary doubts as to the correctness of her own definitions and conceptions of music. But her singing he did not question. It was too wholly her, and he sat always amazed at the divine melody of her pure soprano voice. And he could not help but contrast it with the weak pipings and shrill quaverings of factory girls, ill-nourished and untrained, and with the raucous shriekings from gin-cracked throats of the women of the seaport towns. She enjoyed singing and playing to him. In truth, it was the first time she had ever had a human soul to play with, and the plastic clay of him was a delight to mould; for she thought she was moulding it, and her intentions were good.
Besides, it was pleasant to be with him. He did not repel her. That first repulsion had been really a fear of her undiscovered self, and the fear had gone to sleep. Though she did not know it, she had a feeling in him of proprietary right. Also, he had a tonic effect upon her. She was studying hard at the university, and it seemed to strengthen her to emerge from the dusty books and have the fresh sea-breeze of his personality blow upon her. Strength was what she needed, and he gave it to her in generous measure. To come into the same room with him, or to meet him at the door, was to take heart of life. And when he had gone, she would return to her books with a keener zest and fresh store of energy.
She knew her Browning, but it had never sunk into her that it was an awkward thing to play with souls. As her interest in Martin increased, the remodelling of his life became a passion with her. His father had been a bank cashier, but he lingered for years, dying of consumption in Arizona, so that when he was dead, Mr. Butler, Charles Butler he was called, found himself alone in the world. His father had come from Australia, you know, and so he had no relatives in California. He went to work in a printing-office,—I have heard him tell of it many times,—and he got three dollars a week, at first. His income to-day is at least thirty thousand a year. How did he do it? He was honest, and faithful, and industrious, and economical.
He denied himself the enjoyments that most boys indulge in. He made it a point to save so much every week, no matter what he had to do without in order to save it. Of course, he was soon earning more than three dollars a week, and as his wages increased he saved more and more. He had his eyes fixed always on the future. Later on he went to night high school. When he was only seventeen, he was earning excellent wages at setting type, but he was ambitious. He wanted a career, not a livelihood, and he was content to make immediate sacrifices for his ultimate gain. But he had learned how to be economical, and out of that four dollars he went on saving money. His face was lighted up with interest in the youthful struggles of Mr.
Butler; but there was a frown upon his face as well. How could he live on it? He must have lived like a dog. His early denials are paid for a thousand-fold. By nature he is sober and serious. He always was that. Not only were they new to her, and contrary to her own beliefs, but she always felt in them germs of truth that threatened to unseat or modify her own convictions. Had she been fourteen instead of twenty-four, she might have been changed by them; but she was twenty-four, conservative by nature and upbringing, and already crystallized into the cranny of life where she had been born and formed. It was true, his bizarre judgments troubled her in the moments they were uttered, but she ascribed them to his novelty of type and strangeness of living, and they were soon forgotten.
Nevertheless, while she disapproved of them, the strength of their utterance, and the flashing of eyes and earnestness of face that accompanied them, always thrilled her and drew her toward him. She would never have guessed that this man who had come from beyond her horizon, was, in such moments, flashing on beyond her horizon with wider and deeper concepts. Her own limits were the limits of her horizon; but limited minds can recognize limitations only in others. And so she felt that her outlook was very wide indeed, and that where his conflicted with hers marked his limitations; and she dreamed of helping him to see as she saw, of widening his horizon until it was identified with hers. Butler was always eager to work. He never was late, and he was usually at the office a few minutes before his regular time. And yet he saved his time. Every spare moment was devoted to study. He studied book-keeping and type-writing, and he paid for lessons in shorthand by dictating at night to a court reporter who needed practice.
He quickly became a clerk, and he made himself invaluable. Father appreciated him and saw that he was bound to rise. He became a lawyer, and hardly was he back in the office when father took him in as junior partner. He is a great man. He refused the United States Senate several times, and father says he could become a justice of the Supreme Court any time a vacancy occurs, if he wants to. Such a life is an inspiration to all of us. It shows us that a man with will may rise superior to his environment. But it seemed to him there was something in the recital that jarred upon his sense of beauty and life. He could not find an adequate motive in Mr.
Had he done it for love of a woman, or for attainment of beauty, Martin would have understood. He was dissatisfied with Mr. There was something paltry about it, after all. Thirty thousand a year was all right, but dyspepsia and inability to be humanly happy robbed such princely income of all its value. Much of this he strove to express to Ruth, and shocked her and made it clear that more remodelling was necessary. Hers was that common insularity of mind that makes human creatures believe that their color, creed, and politics are best and right and that other human creatures scattered over the world are less fortunately placed than they. It was the same insularity of mind that made the ancient Jew thank God he was not born a woman, and sent the modern missionary god-substituting to the ends of the earth; and it made Ruth desire to shape this man from other crannies of life into the likeness of the men who lived in her particular cranny of life. His store of money exhausted, he had shipped before the mast on the treasure-hunting schooner; and the Solomon Islands, after eight months of failure to find treasure, had witnessed the breaking up of the expedition. The men had been paid off in Australia, and Martin had immediately shipped on a deep-water vessel for San Francisco.
Not alone had those eight months earned him enough money to stay on land for many weeks, but they had enabled him to do a great deal of studying and reading. The grammar he had taken along he went through again and again until his unjaded brain had mastered it. He noticed the bad grammar used by his shipmates, and made a point of mentally correcting and reconstructing their crudities of speech. To his great joy he discovered that his ear was becoming sensitive and that he was developing grammatical nerves. A double negative jarred him like a discord, and often, from lack of practice, it was from his own lips that the jar came. His tongue refused to learn new tricks in a day. After he had been through the grammar repeatedly, he took up the dictionary and added twenty words a day to his vocabulary. He found that this was no light task, and at wheel or lookout he steadily went over and over his lengthening list of pronunciations and definitions, while he invariably memorized himself to sleep. The captain was a fishy-eyed Norwegian who somehow had fallen into possession of a complete Shakespeare, which he never read, and Martin had washed his clothes for him and in return been permitted access to the precious volumes.
For a time, so steeped was he in the plays and in the many favorite passages that impressed themselves almost without effort on his brain, that all the world seemed to shape itself into forms of Elizabethan tragedy or comedy and his very thoughts were in blank verse. It trained his ear and gave him a fine appreciation for noble English; withal it introduced into his mind much that was archaic and obsolete. The eight months had been well spent, and, in addition to what he had learned of right speaking and high thinking, he had learned much of himself. Along with his humbleness because he knew so little, there arose a conviction of power. He felt a sharp gradation between himself and his shipmates, and was wise enough to realize that the difference lay in potentiality rather than achievement. What he could do,—they could do; but within him he felt a confused ferment working that told him there was more in him than he had done. He was tortured by the exquisite beauty of the world, and wished that Ruth were there to share it with him.
У этого Суинберна были, видно, острые глаза, он умел видеть очертания и краски. Но кто он такой? Умер он лет сто тому назад, как большинство поэтов, или жив и еще пишет? Он перевернул заглавную страницу. Да, он написал и другие книги. Ладно, завтра же утром он пойдет в публичную библиотеку и попробует достать что-нибудь из сочинений этого Суинберна. Он так увлекся чтением, что не заметил, как в комнату вошла молодая женщина. Его заставил опомниться голос Артура, сказавшего вдруг: — Руфь! Это мистер Иден. Книга захлопнулась, и, прежде чем повернуться, он весь задрожал от нового, еще неизведанного ощущения, которое в нем вызвал не приход девушки, а слова ее брата. В его мускулистом теле жила обостренная чувствительность. Под малейшим воздействием внешнего мира его чувства и мысли вспыхивали и играли, как пламя. Он был необычайно восприимчив и отзывчив, а его пылкое воображение все время работало, устанавливая взаимоотношения между вещами, сходство и различие. Слова «мистер Иден» — вот что заставило его вздрогнуть. Он, которого всю жизнь звали «Иден», или «Мартин Иден», или просто «Мартин», — вдруг «мистер». Его ум внезапно превратился в огромную камеру-обскуру, и перед ним бесконечной вереницей пронеслись разные картины его жизни: кочегарки, трюмы, доки, пристани, тюрьмы и трактиры, больницы и мрачные трущобы; все это нанизалось на один стержень — форму обращения, к которой он там привык. Он обернулся и увидел девушку. Беспорядочные видения, возникшие в его памяти, сразу исчезли. Это было бледное, воздушное создание с большими голубыми одухотворенными глазами, с массой золотых волос. Он не знал, как она одета, — знал лишь, что наряд на ней такой же чудесный, как и она сама. Он мысленно сравнивал ее с бледнозолотистым цветком на тонком стебле. Нет, скорей она дух, божество, богиня, — такая возвышенная красота не может быть земной. Или в самом деле правду говорят книги, и в других, высших кругах общества много таких, как она? Вот ее бы воспеть этому Суинберну. Может быть, он и думал о ком-нибудь, похожем на нее, когда описывал Изольду в книге, которая лежит там, на столе. Вся эта смена мыслей, видений и чувств заняла одно мгновение. Внешние события шли своей чередой, без перерывов. Руфь протянула ему руку, и он заметил, как прямо смотрела она ему в глаза во время крепкого, совсем мужского рукопожатия. Женщины, которых он знавал, не так пожимали руку. Они вообще редко здоровались за руку. Его снова захлестнул целый поток пестрых картин, воспоминаний о том, как он знакомился с разными женщинами. Но он откинул все эти воспоминания и смотрел на нее. Такой он еще никогда не видел. Женщины, которых он знавал. Немедленно рядом с ней выстроились «те» женщины. В течение секунды, показавшейся вечностью, он словно стоял посреди портретной галереи, в которой она занимала центральное место, а вокруг теснились женщины, которых надо было оцепить, окинув беглым взглядом, и сопоставить с нею. Он увидел худые, болезненные лица фабричных работниц и задорных девчонок с городской окраины; увидел скотниц с огромных скотоводческих ранчо и смуглых, курящих сигары жительниц Старой Мексики. Потом замелькали похожие на кукол японки, семенящие на деревянных подошвах, женщины Евразии с тонкими чертами лица, уже отмеченные признаками вырождения; за ними пышнотелые женщины островов Великого океана, темнокожие и украшенные цветами. И, наконец, всех оттеснила чудовищная, кошмарная толпа — растрепанные потаскухи с панелей Уайтчэпела, пропитанные джином ведьмы из темных притонов, целая вереница исчадий ада, грязных и развратных, жалкие подобия женщин, подстерегающие моряков на стоянках, эти отбросы портов, пена и накипь человеческого котла. Это был такой смелый поступок. Он отрицательно покачал головой и пробормотал, что все это сущий вздор, что всякий поступил бы так же на его месте. Она заметила, что рука, которую он ей подал, покрыта свежими, заживающими ссадинами; посмотрела на другую руку и увидела то же самое. Потом, скользя быстрым критическим взглядом, она заметила шрам у него на щеке, другой на лбу, под самыми волосами, и, наконец, третий, исчезавший за крахмальным воротничком. Она подавила улыбку, увидав красную полоску, натертую воротничком на его бронзовой шее. Он, видно, не привык носить воротнички. Ее женский глаз отметил и дурной, мешковатый покрой его костюма, складки у плеч, морщины на рукавах, под которыми обрисовывались могучие бицепсы. Повторяя, что в его поступке нет ничего особенного, он повиновался ей и шагнул к креслу. При этом он успел полюбоваться той непринужденной грацией, с которой села она, и смутился еще больше, представив себе свою нескладную фигуру. Все это было ново для него. Ни разу в жизни не задумывался он над вопросом, ловок он или неуклюж. Ему никогда в голову не приходило смотреть на себя с этой точки зрения. Он осторожно присел на край кресла, не зная, куда деть свои руки. Как он их ни клал, они все время мешали ему, а тут еще Артур вышел из комнаты, и Мартин Иден с невольной тоской посмотрел ему вслед. Оставшись в комнате наедине с этим бледным духом в женском облике, он окончательно растерялся.
Его тяжелые руки беспомощно болтались, он не знал, что с ними делать. И когда вдруг ему отчетливо представилось, что он вот-вот заденет книги на столе, он, как испуганный конь, прянул в сторону и едва не повалил табурет у рояля. Он смотрел на своего уверенно шагавшего спутника и впервые в жизни думал о том, как неуклюжа его собственная походка и как она отличается от походки других людей.
Мне было страшно осознавать, как сильно люди могут влиять друг на друга. Мартин, встретив Руфь, увидев ее впервые сразу понял, что он хочет от жизни и стал очень усердно работать ради этой цели. Только на мой взгляд, он был влюблен в ее образ.
Краткое содержание «Мартин Иден»
Итальянская мелодрама по роману Джека Лондона. Смотрите онлайн фильм Мартин Иден на Кинопоиске. Книга "Мартин Иден". Читать онлайн или скачать. На сайте собрана самая полная коллекция произведений Джека Лондона. Фильм Мартин Иден (2019) смотреть онлайн трейлеры и описание, интересные факты и дополнительные материалы на сайте онлайн-кинотеатра Иви. «Мартин Иден» (Martin Eden) — полуавтобиографический роман знаменитого писателя Джека Лондона, вышедший в 1909 г. Эта книга — классика американской литературы.
Анализ романа Джека Лондона «Мартин Иден»
? Роман Джека Лондона «Мартин Иден» во многом пересекается с историей "Великого Гэтсби", это не скучная классика, а вполне себе актуальная история молодого человека. в тишину, в глубину- И ко дну - и навеке. Его не печатают, он голодает, бедствует, Руфь поддается давлению со стороны родителей и прекращает отношения с Мартином Иденом. В образовательном пространстве Он разглядел порок.
Martin Eden
- «Мартин Иден», первоисточник
- «Мартин Иден» – проблемы хороших экранизаций
- Мартин Иден — Викицитатник
- Упомянутые авторы
- Martin Eden
Мартин Иден 2019 смотреть онлайн бесплатно
Роман Джека Лондона "Мартин Иден" я прочитал уже давно, будучи в подростковом возрасте. И мне сейчас уже немало лет, но основной смысл его содержания я прекрасно помню. «Ма́ртин И́ден» — роман Джека Лондона. Впервые был напечатан в журнале «The Pacific Monthly» в 1908—1909 годах и уже в 1909 году вышел отдельной книгой. События книги разворачиваются в XX веке, в американском городке Окленд, штат Калифорния. Её главный герой – двадцатилетний необразованный моряк по имени Мартин Иден. Юный моряк и выходец из низов Мартин Иден случайно знакомится с девушкой из состоятельной семьи Руфью Морз. МАРТИН ИДЕН Martin Eden Перевод: Заяицкий Сергей Сергеевич (1893-1930) Опубликовано на русском языке в 1928 году Глава 1 Шедший впереди отпер дверь французским ключом и вошел. Перевод на русский: С. Заяицкий (Мартин Иден, Мартин Иден / Martin Eden | Лондон Джек, Мартин Идэн); 1929 г. — 11 изд.
Анализ романа Джека Лондона «Мартин Иден»
Повторяя, что в его поступке нет ничего особенного, он повиновался ей и шагнул к креслу. При этом он успел полюбоваться той непринужденной грацией, с которой села она, и смутился еще больше, представив себе свою нескладную фигуру. Все это было ново для него. Ни разу в жизни не задумывался он над вопросом, ловок он или неуклюж. Ему никогда в голову не приходило смотреть на себя с этой точки зрения. Он осторожно присел на край кресла, не зная, куда деть свои руки.
Как он их ни клал, они все время мешали ему, а тут еще Артур вышел из комнаты, и Мартин Иден с невольной тоской посмотрел ему вслед. Оставшись в комнате наедине с этим бледным духом в женском облике, он окончательно растерялся. Тут не было ни стойки, где можно спросить вина, ни мальчишки, которого можно послать за пивом, чтобы при помощи этих располагающих к общению напитков завести дружескую беседу. Наверно, это было какое-нибудь необычайное приключение? А потом, когда я вырвал у него нож, он хотел мне нос откусить.
Он сказал это совершенно просто, а перед его глазами возникла картина душной звездной ночи в Салина-Круц; белая полоса берега, огни груженных сахаром пароходов, голоса пьяных матросов в отдалении, толкотня грузчиков, искаженное яростью лицо мексиканца, звериный блеск его глаз при звездном свете, холод стали на шее, струя крови, толпа и крики, два тела, его и мексиканца, сплетенные вместе и катающиеся на песке, и мелодичный звон гитары где-то вдали. Так это было, и, вздрогнув при одном воспоминании, он подумал о том, сумел ли бы изобразить все это на полотне тот, кто написал картину, висевшую в комнате? Белый берег, звезды, огни грузовых пароходов должны были хорошо выйти, — а посредине, на песке, темная толпа вокруг борющихся. Он решил, что и нож следовало изобразить на картине, — сталь так красиво блестела бы при свете звезд. Но в его словах ничего этого не отразилось.
Он и сам смешался, и легкая краска разлилась по его загорелым щекам, причем ему показалось, что они пылают, как после целого часа, проведенного у открытой топки котла. О таких неприглядных предметах, как драка на ножах, едва ли удобно беседовать со светской дамой. В книгах люди ее круга никогда не говорили о подобных вещах, — может быть, они о них даже не знали. Произошла легкая заминка в едва успевшей завязаться беседе. Тогда Руфь снова задала вопрос, на этот раз о шраме у него на щеке.
Когда она спросила об этом, он понял, что она пытается оставаться в кругу его тем, и решил, ответив, перевести затем разговор на темы, близкие ей. Трос-то был проволочный, он и стал хлестать кругом, как змея. Вся вахта старалась его поймать. Ну, я бросился и закрепил его, только при этом меня звездануло по щеке. Вам его стихи, нравятся?
Она заговорила свободно и легко об интересовавшем его предмете. Он почувствовал себя лучше и даже глубже уселся в кресло, продолжая, однако, крепко держаться за ручки, словно опасался, что оно уйдет из-под него, и он шлепнется на пол. Ему удалось найти тему, близкую ей, и теперь он напряженно слушал, удивляясь тому, как много знаний укладывается в ее хорошенькой головке, и наслаждаясь созерцанием ее хрупкой красоты… Он старался понять то, что слышал, хотя незнакомые слова, так просто слетавшие с ее губ, повергали его в недоумение, да и весь ход мысли был ему совершенно чужд. Однако все это заставляло его ум работать. Вот где умственная жизнь, думал он, вот где красота, яркая и чудесная, о существовании которой он даже никогда не подозревал.
Он забыл все окружающее и жадными глазами впился в девушку. Да, он нашел здесь то, для чего стоило жить, чего стоило добиваться, из-за чего стоило бороться и ради чего стоило умереть. Книги говорили правду. Бывают на свете такие женщины. Вот одна из них.
Она окрылила его воображение, и огромные яркие полотна возникали перед ним, и на них роились таинственные романтические образы, сцены любви и героических подвигов во имя женщины — бледной женщины, золотого цветка. И сквозь эти зыбкие, трепетные видения, как сквозь чудесный мираж, он смотрел на живую женщину, говорившую ему об искусстве и литературе. Он слушал и смотрел, не сознавая пристальности своего взгляда, не сознавая, что вся мужская сущность его натуры отражена в его блестящих глазах. Но она, мало знавшая о жизни и о мужчинах, вдруг по-женски насторожилась, поймав этот пылающий взгляд. Еще ни один мужчина не смотрел на нее так, и этот взгляд смутил ее.
Она запнулась и умолкла. От нее вдруг ускользнула нить рассуждений. Этот человек пугал ее, и в то же время, ей почему-то было приятно, что он так на нее смотрит. Полученное воспитание предостерегало ее против опасности и силы этого таинственного, коварного обаяния; но инстинкт звенел в крови, требуя, чтобы она забыла свое происхождение и положение в обществе и устремилась навстречу этому гостю из другого мира, этому неуклюжему юноше с израненными руками и красной полоской на шее, натертой непривычным воротничком, — юноше, очевидно, хорошо знакомому с окружающей его грубой жизнью. Она была чиста, и вся чистота ее возмущалась; но она была женщина, и к тому же только что начавшая задумываться над удивительным парадоксом женской природы.
От ее смеха приятные мурашки забегали у него по спине. Точно серебро, подумал он, точно маленькие серебряные колокольчики; и в это мгновение, и только на одно мгновение, он перенесся в далекую страну, сидел там под цветущей розовой вишней, курил и слушал звон колокольчиков остроконечной пагоды, призывающий на молитву богомольцев в соломенных сандалиях. У него есть такие стихотворения, которые просто не стоит читать. У настоящего поэта каждая строчка исполнена прекрасного, истинного и взывает к самому высокому и благородному в человеке. У великих поэтов нельзя выкинуть ни одной строчки.
Это было бы огромной потерей для мира. Должно быть, это сказывается в других его книгах. Точно свет какой-то тебе в душу светит, вроде солнца или прожектора.
Сбудется ли эта мечта? Предлагаю вам узнать самостоятельно.
О личностном кризисе и любви Примечание: здесь есть некоторые намеки на развязку истории. Образование привело Мартина к неожиданному результату, а именно крушению представлений и ожиданий, переосмыслению окружающей реальности. При чем, неоднократно. Никто не сообщил ему известной народной мудрости: меньше знаешь - крепче спишь. И хотя Мартин не лишен определенного высокомерия, он всё же, был искренен и добродушен.
Важным для него было не столько принятие его точки зрения, сколько понимание её сути. Мартин превозносил идею над формой не пренебрегая последней, при этом, ведь в т. И это касается, конечно же, далеко не только искусства. Взаимопонимание — также одна из основных тем в этой истории. При этом, нам показывают как важность её, так и незначительность.
Например, безусловно, встретить человека, который тебя понимает — это очень важно. С другой стороны, поддержка нередко исходит от людей, которые хотя и не понимают нас, но всё равно ценят такой, например, была сестра Мартина, Гертруда, паренёк Джо, домоправительница Мария. Наиболее понравившаяся мне иллюстрация, изображающая Мартина Идена Но абсолютная движущая сила в романе — это любовь. Как я говорила выше, лишь она побуждала Мартина действовать, пускай действие это и было подкреплено его искренним интересом к деятельности. В конце концов, однако, мы понимаем, что Мартин любил не саму Руфь, не её личность, а лишь её красоту и кротость; лишь тот образ, что он создал в своём мозгу при первой их встрече.
Сам Мартин принимал такую любовь за безусловную. Любовь Руфи, в свою очередь, на первый взгляд, показалась мне более честной: её тоже влекло к нему физически, но в то же время, она чувствовала и его внутреннюю силу, его характер. Она оценила его стремление к знаниям, наставляла его, хотя и не поддерживала писательские порывы. Она впустила его к себе, несмотря на то, что он был простым матросом, то есть она видела общую их совместную жизнь даже с этой точки. Не разделяя его идей, она особо не порицала его за них.
Но лишь пока это не касалось других людей. И только здесь возникает камень преткновения в чувствах Руфи: сама она принимала Мартина с его, как она считала, недостатками экспрессивность, отсутствие стабильной работы , давала ему делать ошибки опять же, по её мнению но она не могла противостоять неприятию его другими людьми. Буржуазное воспитание ограничивало её в этом, и хотя она частично пошла против него, но не смогла всё же идти до конца. Оно же, вкупе с отсутствием жизненного опыта, не давало ей также до конца чувствовать Мартина. Что иронично, и Руфь, и, главное, сам Мартин, в итоге, оказались жертвами победы формы над сутью.
Заключение Роман «Мартин Иден» - один из моих любимых.
В общем не хочется много писать. Да и стыдно что-то писать, после прочитанного.
Лучше пойти и перечитать избранные фрагменты и поразмышлять о высоком. В конце лишь хочется сказать: многие знания — многие печали. Мартин всё-таки опалил свои крылья, взлетев слишком высоко...
Оценка: 10 [ 15 ] Ace , 24 декабря 2015 г. Люблю Джека Лондона, и конечно не раз и не два слышал о Мартине Идене, но всегда оставлял «на потом». Многие говорят, что это его лучшее и сильнейшее произведение, тем более во многом автобиографическое, поэтому очень сложно было не завысить ожидания.
Но часто бывает, что из-за завышенных ожиданий начинаешь искаженно воспринимать книгу и то, как её написали. Красивые литературные обороты, сюжет, и, самое главное, мысли автора производят меньший эффект, чем должны и заслуживают, и всё это из-за завышенных ожиданий. Именно поэтому, я постарался открыть книгу с максимальным равнодушием, чтобы восприятие было острым и не притуплялось огромной популярностью книги.
Сюжет пересказывать не буду. Хочу отметить несколько ключевых и важных и поучительных вещей, которые смог донести Д. Лондон до меня: 1.
Герой не изменил себе. Он даже не задумался об этом ни разу. Каждый вокруг, от тех, кого он презирал, до тех, кого он любил говорил ему бросить своё дело и пойти по накатанной.
Да весь мир вокруг него об этом говорил! Еще больше поражает, что сам он находился в адских условиях: голодал, был один, был в долгах, но всё равно — ни разу даже не задумался об отступлении. Это отличный пример человека, верного своим целям, убеждениям и попросту верного себе.
Но даже если отыскать 100 таких верных, разве найдется из них тот, кого не посетила мысль: «Может я все таки не прав и ошибаюсь, может это не то, что нужно делать? Думаю вряд ли. И поэтому пример Мартина Идена для меня так показателен — он был верен себе не только каждым своим действием, но и каждой мыслью.
Завышенные ожидания. Уже упомянул об этом ранее, но в другом ключе. Определяющую роль в судьбе героя на мой взгляд сыграли именно завышенные ожидания.
Ожидания от людей, которые находились в другой социальной прослойке, и от жизни, которой жила эта прослойка. Весь труд и все силы Мартин тратил, чтобы туда добраться. Можно сказать — всю жизнь на это поставил.
И уровень его ожиданий оказался соразмерен уровню его ставки. Хотя, с другой стороны, эти ожидания и двигали им с такой силой и стремлением. Но смысл всё тот же, чем выше ожидания — тем ниже и больнее потом падаешь, если они не оправдываются.
Спойлер раскрытие сюжета кликните по нему, чтобы увидеть Причина суицида. Мысль — открытие для меня. Можно покончить с собой от ужасного горя, предательства, разбитого сердца, сметри близких, разрушенных планов, но от того, что потерялся сам вкус к жизни и от того, что ты не можешь и не хочешь придумать ни одной мечты и желания — вот это действительно страшно.
Даже немного жалею, что Лондон донёс это и до моей головы. Можно себе фобию заработать. В итоге Мартин Иден — шикарное произведение.
Очень честное, настоящее. Ничего не преувеличено и не приукрашено. Редкая книга.
Правда боюсь с большим и грустным отпечатком в голове у тех, кто действительно проникся. Оценка: 10 [ 15 ] gaid , 8 июня 2013 г. Подняться по социальной лестнице всегда было не просто, мешала закостенелость «высших» слоев общества, политическое устройства, кастовая система, законы, но находились люди, которые перешагивали через запреты.
Шли вперед к своей цели, разрушая оковы, созданные «избранными». Но по какому праву они стали «избранными»? Почему все им поклоняются, потакают, работают, умирают за них?
Кто все это придумал? Ответ прост: само общество! Обычные люди не могут без верхушки, и они превозносят небольшую группу людей.
Те же в свою очередь, «поднимают» из «низов» еще кого-то и так далее. Выстраивается иерархическая лестница, лестница жизни. Вот против этого «высшего» общества и восстал Мартин Иден, самый простой рабочий человек, моряк.
Хотя нет, не самый простой. Он еще до встречи с Руфь выделялся из своего окружения: крепким здоровьем, сильными мускулами, честностью, открытостью, не способностью отступать перед трудностями, благородством. Согласитесь не был «простым».
Затем была встреча с Руфь, которая изменила его, перевернула его представление о мире, а главное: о его месте в мире. В своих попытках «сравняться» в положении со своей возлюбленной нет, не правильно, быть ее достойным, по его мнению он настолько возвысился над нее, над ее окружением, над их устоями, правилами, что оказался отвергнут этим «светским слоем» повторно. Первый раз как моряк и человек не их положения, а второй как недостойным быть возлюбленным Руфи, детищем этого самого общества.
Руфь меня бесила на протяжении всего романа. Я когда-то давно читал эту книгу, но помнил лишь окончание жизни Мартина, то чем он занимался, с кем общался вылетело у меня из головы. Поэтому вся книга для меня открытие кроме последней страницы, это как читать книгу, а перед этим заглянуть туда и узнать чем все закончится.
И самое «отрицательное» открытие это ОНА. Какая же она заскорузлая, «отсталая» в своих представлениях о жизни. Она только и пыталась изменить Мартина, когда сама оставалась на одном уровне, уровне который указывает ей ее общество, родители, преподаватели в университете.
Ее нравоучения, отношение к рассказам о жизни и творчеству Идена... Хотелось надавать ей пощечин, чтобы до нее дошло — мир не только за стенами ее дома, он полон грязи, смертей ,грубости. Но, Мартин не я , поэтому он любил ее всем своим естеством, верил в нее.
Но она его обманула, «кинула», оставила одного. И это ей не простишь, и как хорошо, что Мартин так и сделал. Мартин тоже не идеален, его рассуждения.
Такое ощущение, что чтение книг и возможность побывать в доме интеллигенции , дало ему право осуждать всех, смотреть с высока. Почти все «стоящие» люди встречаются не в домах богачей, а на улицах, митингах, задымленных квартирах. Именно там Мартин находит товарищей по интересам книжным, философским и т.
И действительно собрания сливок общества скучным, на одного действительно интересного человека приходится сто, а может и тысяча скучных, нудных людей. И как только Иден это понимает, он открывает для себя еще одну истину: радость и цель жизни быть собой, где тебя любят не за кошелек и место «под солнцем». Мартин был писателем, стремился добиться успехов, но перед этим самым возвышением, он окончательно разочаровывается в читателях, «черни».
И когда к нему приходит успех он остается безразличным ко всему, так как деньги для него не самоцель, он помогает всем своим родственникам, друзьям. Но счастливее от этого не становится. Он разочаровался в любви, в людях.
Но он насытился жизнью, она ему претит... У меня по самому произведению осталось несколько вопросов: как такое может быть, что девушка в 24 года по развитию женскому равна девочке лет так в четырнадцать? Не могу в это поверить...
И, отношение Мартина к Лиззи: она его любила и когда он был бедным, и после успеха ей нужен был только Мартин, но Иден этого не оценил. Он повел себя в отношениях с Лиззи, так повела себя с ним Руфь. Лиззи менялась ради Мартина, но все ее действия не были услышаны Иденом, и это огорчает.
Оценка: 7 [ 15 ] Misty , 14 августа 2012 г. Сначала книга показалась мне слишком пафосной и не совсем правдоподобной, но по мере прочтения она нравилась мне все больше и больше. В этом романе мы можем проследить за тем, как изменяется к лучшему главный герой.
Мартин практически не получил образования, но когда он полюбил Руфь и захотел стать достойным ее, Иден без колебаний принялся за науки. Нельзя сказать, что обучение давалось ему легко и без особых усилий. Мартин с самого начала столкнулся со множеством трудностей: он не знал, какие книги следует прочитать в первую очередь, что ему нужно выучить для того, чтобы перейти к более серьезным областям науки.
Не раз герой брал из библиотеки труды, которые не мог понять в силу того, что ему не были известны даже самые основные факты. Но все же он не сдавался, ибо у него была мечта и он был необычайно упрям в достижении своих целей. А его пытливый ум с легкостью постигал новые идеи, понятия, факты.
Не спорю, мне кажется несколько неправдоподобным такое сильное рвение к знаниям, ведь он даже спал всего четыре часа в сутки и огорчался, что вынужден уделять сну так много времени! Хотя, возможно, я просто не испытывала таких сильных чувств... Очень любопытным мне показался момент, когда Мартин, уже обладая недюжинными познаниями в разных областях науки, понимает, что некоторые люди, которых он искренне считал умными и интеллигентными из-за их хороших манер и красивой опрятной одежды, не так-то уж и сообразительны и мудры.
Хочется отметить то, что хоть Мартин и многое почерпнул из книг и у знакомых ему людей, он не лишился своего мнения, своих понятий о жизни, не изменил себе. Главный герой столкнулся с неприятием его желаний и надежд самыми близкими людьми. Однако, он сумел не поддаться и продолжил свой писательский труд, хотя многие в том числе и его возлюбленная считали это «несерьезным».
Мне очень жаль Мартина, ведь он разочаровался не только в людях, но и в жизни. Не последнюю роль в этом сыграла Руфь. Она казалась Идену недостижимым идеалом, за внешним блеском он не увидел ее ограниченности.
Он не сразу понял, что Руфь слишком подвержена общественному мнению и так сильно зависит от него. О прочтении этого романа нисколько не жалею. Оценка: 8 [ 14 ] wertuoz , 8 апреля 2019 г.
Отдельного рассмотрения требует и само мировоззрение Мартина Идена, которое является основополагающим мерилом его сильной тут уж не поспоришь личности, которая в конечном итоге вступает с автором романа в самые вопиющие противоречия. Социал-дарвинизм или материализм Спенсера. Это один из столпов, на котором держится мировоззрение Мартина, а так же анализ окружающего общества, логика его поступков и стремлений.
Развитие общества Мартин рассматривал через призму эволюционизма Дарвина, как и Спеснер, чьи труды оказали на него самое сильное влияние, став базисом его отношения к миру. По мнению Идена общество представляет из себя постоянную борьбу за выживание, подчиняясь логике естественного отбора, и только методами этой борьбы способно преображаться и прогрессировать. Этим самым Мартин вступает в самые непримиримые противоречия с принципами социализма, критикуя образ жизни пролетариев, что в конечном итоге приведет его к отчуждению от близкого круга его старых друзей и родственников.
Реакционный индивидуализм или этика Ницше. Это второй столп философии Мартина, которым он полностью противопоставляет себя сложившемуся укладу общества, критикуя основные принципы его жизнедеятельности, начиная от низов, где сводят концы с концами бедняки, заканчивая верхами, где расположился господствующий класс буржуазии, в котором главный герой так же не видел ни достоинства, ни искренности. И этим самым Мартин вступает в противоречия уже с принципами капитализма, которые основаны на главенстве одного общественного класса над другим, что позволяет невежеству и безграмотности самих буржуа проникать в механизмы уклада этого общества, что по сути делает их противниками просвещения искусства, знания, истории.
Буржуазия критикует и Спенсера и Ницше, да и вообще любую мировоззренческую идею так, как им выгодно, тем самым ставя в приоритет капитал, а не человеческие достижения, что доводит Мартина до бешенства, а потом он и сам на собственном примере убеждается в лицемерии, лживости и слабости этого класса, проникаясь к ним самым искренним презрением. Противоречия философии Мартина Идена. Так или иначе Мартин обособляется, как индивидуалист, поборник воли по Ницше , который видел выход для восстановления уклада общества в наличии у власти сильной личности, которая смогла бы задать вектор развития бедных пролетариев и упразднить буржуазию.
Но в логике его рассуждений я, как читатель, вижу очень большие противоречия. Во-первых это критика самого социализма. Я не утверждаю, что социализм не за что критиковать, но в полемике Мартина я вижу слишком едкое высокомерие, которое не дает ему взглянуть на всю картину общества целиком, на его дальнейшую перспективу развития.
По мнению Идена пролетарии — это рабы, которые остались на обочине жизни естественного отбора, от того слабы и дееспособны, от того мечтают навязать свои порядки равноправия и единения. То есть якобы нет никакой классовой борьбы, нет никаких производственных отношений эксплуататора и эксплуатируемого, а сам рабочий класс из себя вообще ничего не представляет, как производственная сила. Но это же ложь и заблуждение.
Рабочий класс является базисом, на котором держится эта капиталистическая пирамида и их попытка установить равноправие и социалистическую парадигму в обществе полностью оправдана и логична — они хотят демократии диктатуры пролетариата. Во-вторых это сам социал-дарвинизм, на котором Мартин основывает свою критику. Если честно, я вообще не понимаю и не принимаю теорию развития социальных отношений через призму естественного отбора, так как в самом этом принципе этих отношений нет.
Эта теория развития видов животных видов , но не социальных институтов. Перекладывать теорию Дарвина на общество, которое пытается быть социальным и цивилизованным — ошибка. Как раз таки умение найти в отношениях между людьми понимание, справедливость, из чего и состоит цивилизованное общество — это и есть развитие, следующая после эволюции видов ступень, где более не применимы пещерные принципы.
Мартин же все это перечеркивает, называя откровенные механизмы регресса развитием. И да, в этом противостоянии идеям Мартина Идена я становлюсь на сторону социализма, ибо не вижу в его речах уж прости меня Герберт Спенсер вообще никакой логики. В-третьих эта теория о «сильных» личностях, которые якобы смогут переломить устои этого больного общества меритократия.
Да, по мнению Мартина общество больно, ибо в нем нет искренности и честолюбия, где господствующий класс установил свой менталитет невежества, провозгласив свои «высокие» требования к искусству и знаниям.
Взгляд, этот ранил его гордость. Он клял себя за то, что пришел и, однако, решил, что, уж раз пришел, будь что будет, отступать он не намерен. Лицо стало жестче, глаза сверкнули воинственно. Все примечая, он спокойнее огляделся по сторонам, и в мозгу отпечаталась каждая мелочь красивого убранства этой комнаты. Ничто не ускользнуло от его зоркого взгляда, широко раскрытые глаза вбирали окружающую красоту, и воинственный блеск в них уступал место теплому сиянию. Он всегда чутко отзывался на красоту, а тут было на что отозваться. Его внимание приковала картина, писанная маслом. Могучий прибой с грохотом разбивается о выступ скалы, мрачные грозовые тучи затянули небо, а вдали, за линией прибоя, на фоне грозового закатного неба — лоцманский бот в крутом повороте, он накренился, так что видна каждая мелочь на палубе.
Была здесь красота, и она влекла неодолимо. Парень позабыл о своей неуклюжей походке, подошел ближе, совсем близко. И красота исчезла. На лице его выразилось замешательство. Он смотрел во все глаза на эту, как ему теперь казалось, неряшливую мазню, потом отступил на шаг. И полотно вновь ослепило красотой. Живопись была ему неведома. Прежде он только и видел олеографии да литографии, а они всегда четки и определенны, стоишь ли рядом или смотришь издали. Правда, в витринах магазинов он видел и картины, писанные маслом, но стекло не давало всмотреться в них поближе.
Он оглянулся на приятеля, читающего письмо, и увидел на столе книги. В глазах тотчас вспыхнула тоскливая зависть и жадность, точно у голодного при виде пищи. Враскачку он двинулся к столу и вот уже любовно перебирает книги. Скользит глазами по названиям, по именам авторов, выхватывает обрывки текста, — ласкает том за томом и руками и взглядом, — но лишь одну книгу он когда-то читал. Остальные книги и писатели незнакомы. Ему попался том Суинберна, и он начал читать подряд, стихотворение за стихотворением, и забыл, где он, и щеки у него разгорелись. Дважды он закрывал книгу и, придерживая страницу пальцем, еще раз смотрел имя автора. Надо запомнить. У этого малого глаза на месте, он все видел как надо — и цвет и сверкающий свет.
Кто же такой этот Свинберн? Давным-давно помер, как почти все поэты? Или еще живой, пишет? Он поглядел на титульный лист. Да, у Свинберна есть и другие книги. Что ж, утром первым делом надо сходить в библиотеку, разжиться его книжицами. Парень опять погрузился в чтение и забыл обо всем на свете. Он не заметил, что в комнату вошла молодая женщина. Опомнился, лишь услыхав слова Артура: — Руфь, это мистер Иден.
Он закрыл книгу, заложил указательным пальцем и, еще прежде чем обернуться, ощутил радостное волнение — не от знакомства с девушкой, но от слов ее бpата. В этом мускулистом парне таилась безмерно ранимая чуткость. Стоило внешнему миру задеть какую-то струну в его сознаний — и все мысли, представления, чувства тотчас вспыхнут, запляшут, точно трепетное пламя. Был он на редкость восприимчив и отзывчив, а живое воображение не знало покоя в беспрестанном поиске подобий и различий. Мартин Иден или просто Мартин. И вдруг, «мистер»! Это кое-что да значит, отметил он про себя. Память мигом обратилась в громадную камеру-обскуру, и перед его внутренним взором заскользили нескончаемой вереницей картины пережитого — кочегарки и кубрики, стоянки и причалы, тюрьмы и кабаки, тифозные бараки и трущобы, и одновременно раскручивалась нить, воспоминаний — как называли его при всех этих поворотах судьбы. А потом он обернулся и увидел девушку.
И вихрь призрачных картин растаял. Он увидел бледное воздушное создание с облаком золотистых волос и одухотворенным взглядом огромных голубых глаз. Он не заметил, что на ней надето, знал только, что одежда была такая же поразительная, как она сама. Хрупкий золотистый цветок на тоненьком стебле. Нет, дух, божество, богиня — земля не могла породить такую возвышенную красоту. Или, выходит, книги не врут, и в высших сферах и впрямь много таких, как она. Ее вполне мог бы воспеть этот малый Свинберн. Видать, когда писал про ту деву, Изольду из книжки со стола, какая-нибудь такая и была у него на уме. Все это он увидел, почувствовал; подумал в одно мгновенье.
«В них есть глубина, а это не требуется журналам»
- «Мартин Иден» - цитаты из книги. Джек Лондон
- Другие книги автора:
- Написать рецензию к книге
- Мартин Иден скачать бесплатно
- «Мартин Иден»: Синдбад-мореход киноархивов на спиритическом сеансе вызывает XX век
Джек Лондон "Мартин Иден": обзор книги
| «Мартин Иден» на английском языке с параллельным переводом | Джек Лондон бесплатные аудиокниги слушать онлайн. Полные версии в библиотеке |
| «Мартин Иден»: о силе личности, любви и экзистенциализме — Почитать на DTF | Здесь есть возможность читать онлайн «Джек Лондон: Мартин Иден [litres]» весь текст электронной книги совершенно бесплатно (целиком полную версию). |
Джек Лондон - Мартин Иден
Но, возможно, сам Джек Лондон пытался найти ответ. Очень интересно, что прямо чувствуется связь Мартина и автора. Уверена, он очень много вложил в героя от себя. Одно из таких его писем появилось на страницах "Уоркинмен пейпер". Лондон,- не имея ни малейшего представления о нуждах других, о нуждах человечества в целом, Мартин Иден жил только для себя, боролся лишь ради себя и, если позволите, и умер-то из-за самого себя... Мартин Иден потерпел поражение потому, что он не верил в человека. Он верил только одному себе, и остальное человечество для него не существовало". Мартин Иден "сражался за право войти в буржуазные круги,- писал Д. Лондон,- в которых он предполагал найти утонченность, культуру, изящную жизнь и высокие помыслы. Он пробился-таки в эти круги и был потрясен колоссальной, отталкивающей посредственностью буржуазии.
Он боролся ради женщины, которую любил и идеализировал, но обнаружил, что любовь обманула его ожидания и изменила ему. Оказалось, что он больше любил созданный им идеал, чем самое женщину. Таковы были ценности, ради которых он жил и боролся. Когда они не оправдали его ожиданий, ему - ярому индивидуалисту, не знакомому с нуждами человечества,- не осталось ничего больше, во имя чего стоило жить и бороться. И он ушел из жизни". Как видим, Д. Лондон подчеркивает, что основная мысль его книги - это обличение индивидуализма, разоблачение мифа о возможности для человека творческого труда существовать в некоей башне из слоновой кости, не слыша и не видя того, как живут простые труженики.
Но только не для неподвластных времени героев Джека Лондона. Теги книги: проза жизни, автобиографические романы, американская классика Скачать книгу.
Звучит банально? Но только не для неподвластных времени героев Джека Лондона. Вы можете скачивать бесплатно Джек Лондон Мартин Иден без необходимости регистрации в различных форматах: epub епаб , fb2 фб2 , mobi моби , pdf пдф на вашем мобильном телефоне.
Признание как писателя Деньги у Мартина заканчиваются, ему приходится продавать свои вещи, чтобы платить за жилье и еду. Большую часть времени парень голодает, а хорошо поесть может только у сестры или Руфи. Во время разговора с девушкой герой просит дать ему два года, во время которых он смог бы поправить финансовое положение. Но время идет, а ситуация никак не меняется: редакторы один за другим отказываются печатать работы молодого писателя. Спустя некоторое время журнал «Трансконтинентальный вестник» принимает решение напечатать рассказ писателя и заплатить ему 5 долларов. Столь скудного гонорара Мартин не ожидал, ему начинает казаться, что добиться успеха на литературном поприще не получится. Морально подавленный и измученный голодом автор заболевает. В этот сложный момент жизни юноша начинает получать чеки от различных издательств, благодаря которым ему удается избавиться от долгов. Но финансовая выгода не столь важна, как тот факт, что его признали в качестве писателя. Знакомство с Бриссенденом Во время ужина в семье Морзов Мартин знакомится с господином Бриссенденом, который считается великолепным оратором и тоже увлекается литературой. Они быстро становятся друзьями, и интеллектуал по-настоящему увлекается рассказами Идена. Любовные стихи парня приводят его в восторг, но он не понимает, как эти великолепные произведения могли быть посвящены такой неприметной девушке, как Руфь. У Мартина появляется новый круг общения, где ему советуют отправлять свои работы в первоклассные издательства, ведь только они способны оценить писателя. Друзья Бриссендена с каждым днем все больше влияют на Идэна. Большие перемены В жизни главного героя все складывается не очень удачно. Он теряет друзей, невеста разрывает помолвку. Кажется, что светлых дней больше не будет. В этот миг он узнает, что одна из поэм Бриссендена принята к публикации и за нее заплатят 350 долларов, что было очень хорошим гонораром. Мартин спешит в отель, чтобы обрадовать друга, однако узнает, что тот покончил собой. Возможно, это к лучшему, ведь на поэму обрушивается огромная волна критики. Писатель теряет какой-либо интерес к литературе и перестает писать.
Джек Лондон. Мартин Иден
«Мартин Иден» (англ. Martin Eden) — четвёртый и самый известный роман Джека Лондона. Написан в 1908—9 годах. «Мартин Иден» (англ. Martin Eden) — четвёртый и самый известный роман Джека Лондона. Написан в 1908—9 годах. Читать онлайн книгу «Мартин Иден» автора Джека Лондона полностью, на сайте или через приложение Литрес: Читай и Слушай. Юный моряк и выходец из низов Мартин Иден случайно знакомится с девушкой из состоятельной семьи Руфью Морз. "Мартин Иден" пожалуй самое известное произведение у Джека Лондона, я читала его два раза. «Ма́ртин И́ден» — роман Джека Лондона. Впервые был напечатан в журнале «The Pacific Monthly» в 1908—1909 годах и уже в 1909 году вышел отдельной книгой.
Анализ произведения Джека Лондона "Мартин Иден"
Но Мартин, тот еще тщеславный петух, отправил-таки тайком рукопись в издательство, и о чудо — ее приняли! Вскоре он стал популярным писателем, только вот достигнутая цель не дала успокоения. Люди все больше и больше раздражали его. В личной жизни продолжался затык — Руфь бросила, потом вернулась, только Идену была уже не нужна. Словом, горе от ума в классическом его проявлении, только не по-грибоедовски, а по лондонски. Кончилось все плохо. Главному герою настолько осточертела вся эта жизнь, что он сбежал от нее на далекие острова.
И как это часто бывает в жизни, пройдя сквозь лишения и унижения, получив отказ от любимой девушки, он наконец становится знаменитым. Но ни слава, ни деньги, ни успех, ни даже возвращение его возлюбленной не могут уберечь Мартина от разочарования в этой насквозь фальшивой жизни.
И это все на фоне того, что Мартин никогда и ничему не учился.
Так может быть оковы и границы школьной и иной системы вредны? Они учат нас мыслить штампованными понятиями, и наша мысль, упираясь в эти искусственные границы, сковывает наше мышление, и свобода мысли умирает, не рожденная? Зажатая, ограниченная чужим опытом и знаниями? Я читал Мартина Идена, и все время подспудно зрела и не находила ответа мысль — кого же мне напоминает Мартин Иден. И вдруг в какой-то момент «щелкнуло», сомкнулись разные факты, обстоятельства, детали из прочитанного ранее, и я понял: Мартин Иден — это Белый Клык! Да, да — это волк, одинокий, сильный, умный, готовый рвать зубами все для достижения своей цели. И при этом благородство и природная порядочность во всем. Его бьет жизнь, он, сжавшись, преодолевает трудности, учится с каждым шагом, с каждой неудачей, идя к своей цели. Но — Мартин Иден начал с Любви.
Он погрузился в этот мир, в этот океан чувств, они возвысили и облагородили его, вели по жизни к тому, о чем он мечтал. И таких же чувств, и искренней любви он наивно ждал от Руфи. Он смотрел на любимую девушку и мечтал, один и вместе с ней, как они будут вместе, возьмутся за руки, зажгут свечи и будут читать друг другу стихи, и это будет счастье. Он, романтик и идеалист, верил, что настоящая любовь будет только такая. И Джек Лондон, влюбленный в своего героя, нередко говорил ему и намекал на страницах романа, что это не так, что Руфь не понимает его, что любовь, о которой она ему говорит, скованная рамками ее сословия, интересов и вкусов, взглядов на жизнь. Он ему говорил, что лживый мир аристократии стоит на пути любви, и она не способна полюбить по-настоящему, всем сердцем, полюбить его такого, какой он есть. За то, что он есть, что он делает, полюбить его стихи, рассказы, полюбить самозабвенно и до конца. Мартин Иден не услышал. Не услышал себя, разума, не услышал единственного друга Бриссендена, который о Руфи сказал: « И вы написали свои потрясающие «Стихи о любви» в честь этой жалкой девицы, этой бледной немочи!
Боже милостивый, да чего вы ждете от буржуазной девицы. Забудьте про них. Найдите женщину пылкую, с горячей кровью, чтобы потешалась над жизнью, и насмехалась над смертью, и любила пока любится. Такие женщины есть, и они полюбят вас с такой же готовностью, как любая малодушная неженка, выросшая под колпаком в буржуазной теплице. Все они — мелкие души, долбят убогую прописную мораль, которую сызмальства вдолбили в них, а жить настоящей жизнью боятся. Они будут любить вас, Мартин, но свою жалкую мораль будут любить больше. Вам нужно великолепное бесстрашие перед жизнью, души крупные и свободные, ослепительно яркие бабочки, а не какая-то серенькая моль. Не случайно эта девушка появляется в начале романа, а потом — в конце. Единственная девушка, которая любила его искренне, и которая воскликнула ему «Господи!
Я хоть сейчас умру за тебя! Хоть сейчас! Но нет — не могу, не могу. И добавил про себя: Людская жизнь — ошибка и позор. В одном месте Джек Лондон, описывая материальное положение Мартина Идена, написал фразу: «Мартин неотвратимо проигрывал сражение». Какая однако вещая фраза. Ошибка и позор. Это что, был приговор своей жизни, признание факта, что по каким-то обстоятельствам он принимает неправильные решения? Что же неправильное сделал или не сделал Мартин Иден?
В чем его ошибка, в чем его неправота, которая могла толкнуть его в море, чтобы свести счеты с жизнью? Ведь это главный вопрос, который я задаю себе, закрыв последнюю страницу. Зачем, почему? Вот он любил Руфь. Что он ждал от любви? Что Руфь самозабвенно его будет любить? А ее любовь закончилась, когда он отказался устраиваться клерком к отцу Руфь в контору. Она не смогла и не дала Мартину того, что он ожидал.
Джек Лондон писал чуть ли не с детства, и уже в 16 лет выиграл конкурс рассказов для школьников.
Общее: Джек Лондон и правду писал ради заработка, так же как Мартин Иден. Именно писательство помогло ему вырваться из нищеты и даже разбогатеть. Мартин Иден вообще не стал поступать в университет, занимался самообразованием. Джек Лондон бросил университет из-за нехватки денег. Общее: Джек Лондон действительно "сделал себя сам". Он даже толком не окончил школу, из универа ушел после 3-х семестров, то есть почти все образование добывал из книг. У Рут был реальный прототип - Мейбл, девушка из хорошего общества. В романе Мартин Иден старается разбогатеть исключительно ради Рут. В реале Джек Лондон должен был зарабатывать, чтобы содержать мать, отчима-инвалида, еще там были какие-то отпрыски от первого брака отчима.
Короче, на его шее постоянно кто-то висел.